«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий - Дирк Ошманн

Увидев это, я не поверил своим глазам. Неужели даже образованным людям, как на Востоке, так и на Западе, первое, что приходит в голову, когда речь заходит о Востоке, вот этот ассоциативный ряд: Саксония, коммунизм, правый экстремизм. Это печально. У одних действует привычный и удобный стереотип, другие пассивно присоединяются к нему. Разве уже нельзя думать и высказываться по-другому? Неужели аргументы так безнадежно зашли в тупик? На мою публикацию в FAZ германистка Сандра Кершбаумер ответила статьей «Портреты других»[50]. Так вот, на плакате мы видим «пейзаж с другими». Меня восхитило предписание, в каком ключе я должен излагать тему, как и предложенный способ вести «слушание дела». После моего вмешательства был опубликован новый постер, уже без изобразительного ряда. Из-за коронавирусных ограничений свой доклад я читал по Zoom и все же с первой минуты понял, что поступил правильно. Все былые сомнения улетучились.

После выступления друзья и коллеги уговаривали меня опубликовать текст лекции. На этот раз я колебался дольше. Хочу я в это вляпаться? Чего мне ждать как в личном, так и в профессиональном плане? О каком печатном издании может идти речь: Merkur, Freitag, ZEIT[51]? Мой старый друг и коллега в Оксфорде предложил опубликовать статью в Oxford German Studies, если не получится напечатать ее в Германии. Я отложил решение в долгий ящик, хотя тема и казалась животрепещущей, судя по откликам на доклад.

Дело сдвинулось поздней осенью 2021 года, когда новое федеральное правительство не придумало ничего лучшего, как восстановить пост уполномоченного по делам восточных земель, и Карстен Шнайдер сменил Марко Вандервица. Таким образом, плавно продолжилась политика патернализма, осуществляемая предыдущим правительством. И дело не в персоналиях, а в существовании и символичности самой должности. А за этим скрывается отношение к «Востоку» как «особой зоне», вызывающей такую озабоченность, что за ней требуется «особый уход». Так кто кого раскалывает? Кто делит страну на части: «нормальную», «здоровую» и «ненормальную», «больную»? Кто берет на себя смелость устанавливать нормы? И я вдруг осознал, что дольше тянуть нельзя и текст следует немедленно опубликовать. Мне также стало совершенно ясно, что для этого подходит только одно издание – Frankfurter Allgemeine, орган «тех, кто принимает решения», флагман буржуазно-консервативной журналистики старой ФРГ; газета, которая тем не менее открыта для дискуссий, чья традиция восходит к знаменитой Frankfurter Zeitung 1920-х годов, для которой в свое время писали почитаемые мной Зигфрид Кракауэр[52] и Вальтер Беньямин. В начале января 2022 года я послал по официальному адресу электронной почты запрос на публикацию. Через два часа согласие было получено.

3. Кто я или что я?

…чем дальше на восток, тем опаснее человеческий тип, так говорили.

Вольфганг Хильбиг. Старая бойня

You’re all individuals. You’re all different. – I’m not.

Monty Python, Life of Brian[53]

Я – типичный «восточный немец». Это значит: правша, но встаю с левой ноги; заядлый велосипедист; профессор немецкой литературы Новейшего времени; по жизни госслужащий с частным страховым полисом; женат, отец двух детей; живу в квартире дома старинной постройки недалеко от центра Лейпцига, стремительно растущего города. Предпочитаю покупать экологически чистые продукты в лавке за углом или в итальянском магазинчике деликатесов через три улицы, с 1990 года голосую за «зеленых», хотя они и выступали против объединения, чего им до сих пор не забываю. Никогда не состоял ни в какой партии и не собираюсь. По утрам я первым делом читаю новости на SPIEGEL ONLINE, нерегулярно – Frankfurter Allgemeine и регулярно ее воскресное приложение; как фанат футбола получаю по подписке журнал 11Freunde[54]. Новости смотрю, как правило, на ARD и ZDF[55], от случая к случаю включаю CNN или BBC News; субботы посвящаю спортивным обозрениям. С удовольствием езжу в Англию и еще охотнее в США, где в 2006 году я был приглашенным профессором Калифорнийского университета в Дэйвисе и формально находился под началом губернатора Калифорнии, американца австрийского происхождения Арнольда Шварценеггера. Итак, я – «восточный немец»? Подхожу под описание типажа? Я не правый и не левый, скорее «замазан зеленым», по не слишком лестному выражению. Тут я солидарен с Бертольдом Брехтом: «я не тот, на кого можно вам строить планы»[56].

Я выстроил этот ряд не из кокетства или тщеславия, а потому что он отражает мое социальное положение и из него явствует, что я не более чем типичный среднестатистический продукт описанного Андреасом Реквицем в его книге «Общество сингулярностей»[57] городского образованного среднего класса, который, сознательно или неосознанно, стремится к уникальности и индивидуализации, подчеркиваемой местом проживания (отреставрированное старое здание с лепниной близко к центру), путешествиями (достаточно далеко и частным образом), физической формой (стройный и подтянутый), питанием (вегетарианским, веганским, главное дело, политически и этически корректным), избранным для детей образованием (модернизированным, международным, персонализированным… – you name it[58]) – собственно, то, что присуще среднему классу повсюду в западных обществах. Спецификация, подчас доведенная до абсурда. Выходит, куда более «морально» есть киноа, завезенное из Перу или Боливии, чем местную тюрингскую колбасу? При этом flight shaming и food shaming[59] сталкиваются самым забавным образом.

С другой стороны, я, очевидно, представитель весьма противоречивого господствующего класса, часть истеблишмента, а именно (относительно) пожилой белый мужчина, профессор, чья миссия – исследование и преподавание почти исключительно канонических текстов, то есть текстов авторов, которых самих можно отнести к почившим белым старикам, таким как Лессинг, Гёте, Шиллер, Клейст, Бюхнер, Фонтане, Кафка, Беньямин, Кракауер, Томас Манн, Уве Йонсон. Впрочем, далеко не все из них умерли стариками: Бюхнер – в 23, Клейст – в 34, Кафка – за месяц до 41, Шиллер – в 45, Беньямин – в 48, Йонсон – в 49, причем Клейст и Беньямин покончили жизнь самоубийством, а Уве Йонсон умер от алкоголизма. Объединяет их то, что всю свою недолгую жизнь они настойчиво задавались вопросами законности и справедливости. С точки зрения этого реестра какие-то там объективные факторы не имеют значения, в расчет принимаются только поверхностные признаки: мужчина / белый / профессор, то бишь пол, цвет кожи, социальный статус. Так что, почти 80 процентов студенток Института германистики Лейпцигского университета, как-то принимайте это! В утешение им могу сказать, что, в отличие от других профессоров Института, я выходец из рабочей семьи, учился заочно, к тому же на «Востоке».